Том 2. Приваловские миллионы - Страница 97

К оглавлению

— Это ты, Надя? — спросил Василий Назарыч, не отнимая головы от какой-то работы.

— Да, я, папа.

— Что это с тобой, ты больна серьезно? — спрашивал Василий Назарыч, ласково целуя дочь. — Ну, садись…

— Нет, я здорова… мне лучше.

Наступила короткая пауза; старик тяжело повернулся в своем кресле: его точно кольнуло какое-то тяжелое предчувствие.

— Что-нибудь случилось, Надя?.. — спросил он, тревожно заглядывая в глаза дочери.

— Ничего особенного не случилось, папа, кроме того, что я пришла к тебе…

Девушка осмотрела кругом комнату, точно заранее прощаясь с дорогими стенами, а потом остановила глаза на отце. Этот пристальный, глубокий взгляд, полный какой-то загадочной решимости, окончательно смутил Василья Назарыча, и он нерешительно потер свое колено.

— Папа, — заговорила Надежда Васильевна, опускаясь на ближайший стул, — я думаю теперь вот о чем… Почему несправедлива к людям природа: одним дает физическую силу, другим физическую слабость… Почему всякая беда всей своей тяжестью ложится прежде всего на женщину? Почему женщина, устраненная от всякой общественной деятельности, даже у себя дома не имеет своего собственного угла, и ее всегда могут выгнать из дому отец, братья, муж, наконец собственные сыновья? Почему в семье, где только и может жить женщина, с самого рождения она поставлена в неволю? То, что мужчинам прощается как шалость, губит женщину навсегда… Посмотри, какая безграничная разница в положении братьев и сестер в семье… Разве все это справедливо, папа?

— Я что-то не пойму хорошенько тебя сегодня, — проговорил Василий Назарыч. — К чему ты это ведешь?

— А вот к чему, папа…

Надежда Васильевна тяжело перевела дух и как-то испуганно посмотрела на отца, ей стало невыносимо тяжело.

— Положим, в богатом семействе есть сын и дочь, — продолжала она дрогнувшим голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям; дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него является ребенок… Как посмотрят на это отец и мать?

— Конечно, не похвалят! Разве хорошо обмануть девушку?

— Нет, слушай дальше… Предположим, что случилось то же с дочерью. Что теперь происходит?.. Сыну родители простят даже в том случае, если он не женится на матери своего ребенка, а просто выбросит ей какое-нибудь обеспечение. Совсем другое дело дочь с ее ребенком… На нее обрушивается все: гнев семьи, презрение общества. То, что для сына является только неприятностью, для дочери вечный позор… Разве это справедливо?

— Мудреную ты мне загадку загадываешь… — изменившимся глухим голосом проговорил Василий Назарыч. — Сын с собой ничего не принесет в отцовский дом, а дочь…

— Это еще хуже, папа: сын бросит своего ребенка в чужую семью и этим подвергает его и его мать всей тяжести ответственности… Дочь, по крайней мере, уже своим позором выкупает часть собственной виды; а сколько она должна перенести чисто физических страданий, сколько забот и трудов, пока ребенок подрастет!.. Почему родители выгонят родную дочь из своего дома, а сына простят?

— Девушки знают, что их ждет, и поэтому должны беречь себя…

— Нет, папа, это несправедливость, ужасная несправедливость…

— Да к чему ты это говоришь-то? — как-то застонал Василий Назарыч, и, взглянув на мертвенную бледность, разлившуюся по лицу дочери, он понял или, вернее, почувствовал всем своим существом страшную истину.

— Эта дочь богатых родителей — я…

— Ты… ты… ты… — бессмысленно залепетал старик; у него в глазах пошли яркие круги, и он застонал.

— Раньше я не решалась сказать тебе всего… Мне было жаль убить тебя своим признанием…

— А себя?!. Себя… О господи… Боже!.. Себя тебе не жаль!! — неистово закричал старик, с глухими рыданиями хватаясь за свою седую голову.

— Я не раскаиваюсь, папа…

Бахарев налитыми кровью глазами посмотрел на дочь, вскочил с кресла и хриплым голосом прошептал:

— У меня нет больше дочери. Мне остается позор… Господи!.. Этого еще одного и недоставало!! Нет больше у меня дочери!.. Понимаешь: нет, нет, нет дочери…

— Я это знала… я сейчас ухожу…

— Нет, ты не уйдешь… О господи! Надя, Надя!.. И кто тебя обманул?! Кто?..

— Меня никто не обманывал… — прошептала девушка, закрывая лицо руками; сквозь белые пальцы закапали крупные капли слез.

— Подлец! Честные люди так не делают… Подлец он, подлец… захотел посмеяться над моими седыми волосами… над моей старостью.

— Папа, ты напрасно выходишь из себя; ведь от этого не будет лучше. Если ты хочешь что-нибудь скатать мне на прощанье, поговорим спокойно…

— На прощанье?! Спокойно?! Боже мой… Нет, ты никуда не уйдешь… я живую замурую тебя в четыре стены, и ты не увидишь света божьего… На прощанье! Хочешь разве, чтобы я тебя проклял на прощанье?.. И прокляну… Будь ты проклята, будьте вы оба прокляты!..

Надежда Васильевна чувствовала, как над ее головою наклонилось искаженное гневом лицо отца, как Сжимались его кулаки, как дрожало все его тело, и покорно ждала, когда он схватит ее и вышвырнет за порог.

— Послушай, папа… я никогда и ни о чем не просила тебя, — заговорила она, и чарующая нежность зазвенела в ее дрожащем голосе. — Мы расстаемся, может быть, навсегда… Еще раз прошу тебя — успокойся…

Этот полный мольбы и нежности голос заставил старика немного опомниться: он так любил слушать Голос своей дочери… Звуки этого голоса унесли его в счастливое прошлое. Ему припомнилось именно теперь, как маленькой девочкой Надя лежала при смерти и как он горько рыдал над ее детской кроваткой. Зачем она не умерла тогда, в ореоле своей детской невинности?.. Потом, когда ей было двенадцать лет, она упала с экипажа и попала под лошадь. Как тогда у него дрогнуло сердце, когда он увидел побледневшее от страха детское личико и жалко цеплявшиеся за землю ручонки… Колесо готово уже было раздавить маленькое детское тельце, как он с силой, какую дает только отчаяние, одним движением перевернул тяжелый экипаж, и девочка осталась цела и невредима. Зачем не раздавило ее тогда этим колесом, чтобы сохранить честь всего дома и избавить ее от вечного позора?..